Сон в зимнюю ночь.

[holdsveiki]

Сооружено из материала клиента 
 

Читать надо строго подряд, не отвлекаясь, а то не вставит.


 Кошмар.
Вокруг к своему кошмару ты видишь кучу из окруживших тебя красных, огромных.
Комиссары.
Словно в старых изжёванных плёнках мультфильмов, где в лесу обязательно из  зарослей красные.
Волк.
Лёд.
Потом ледяное смердное дыхание волка бьёт тебе в лицо и сковывает своим льдом  твоё сердце в красный.
Тишина.
Гельберт нарушает тишину шуршанием надеваемых тапок и движениями тела.
Зеркало.
В глазах стальные льдышки, обжигающие и тающие.
"Что же такое, опять эти синяки под глазами и глаза сами жутко красны, прямо  как у этих жутких оборотней".
Время.
Бросился в прихожую судорожно одеваться, не забыв выпить, каким-то образом,  попутно чашку отчётливо чёрного кофе, размешав марку в его сладкой горячей  тьме.
Надел старую водолазку.
Свитер, прямо как у сибиряков. Так казалось, если не смотреть пристально.
Вот пальтишко - оно и на самом деле было серым.
Кожаные чёрные перчатки, из которых торчали нитки. Тёплые штаны.
Мех.
Сапоги, хорошо подбитые мехом. На голову кожаную мужскую кепу, с небольшим козырьком и тоже подбитую мехом.
Быстрее.
Дверь.
Двор.
Двор, коий освещается луной, точнее освещался бы, будь она на своём посту, но  нет же, тучи так сильны - они закрыли своей пеленой, чёрной и невидной в  темени ночи, луну и звёзды - небесные спутники ночи, пал под ноги Гельберту.
Облака, а точнее практически грозовые тучи, налитые ежевично-чёрным свинцом,  ползли, а вернее летели по небу с удивительной скоростью, наблюдаемые странно  отчётливо, хотя на улице бушевала страшнейшая метель, затмевающая взгляд,  словно матовое веретено, сброшенное на голову каким-нибудь экзотическим  пауком.
Идти.
Неконтролируемые приступы дрожи, воздух продувает лёгкие и всю кожу по пути к  ним насквозь, оставляя кристаллы льда во всём теле. Он шёл и шёл по бесконечной улочке. Она была узкой, по другую сторону дороги,  которая тянулась вдоль улочки и, в общем, и делала её узкой, была такая же  улочка. Всё время пока он шёл, из его рта вырывался решительный столб пара. Одни дома сменялись другими, двухэтажные, пятиэтажные, девятиэтажные, но всё  одно не было цвета у них, и были они все и всё остальное, будто одна  строительная биомасса, неразличимыми.
Смерть.
Мёртвые деревья со свисающими со скрюченных чёрных веток сосульками. Они были  хоть и мертвы, но словно волшебны. Деревья, выглядящие словно подсохшие  огромные чудовища и движущиеся в такт ветру так же грозно. В каждой сосульке сидела маленькая фейка и играла там на небольшой маленькой  арфе звенящую мелодию смерти чёрным цветом гибели и болезни и бездны, но не  бесцветным, а наполненным краской, разлитой феей смысла, окрашивающей всю  значимость и эпическую красоту предмета.
На земле, совершенно незаметную, Гельберт вдруг замечает, как по велению  судьбы, веточку. Он обошёл веточку, провожая её глазами, а может это она  провожала его, не отпуская его глаз от себя ни на секунду.
Здание.
Здание было трёхэтажное, по его стенам снаружи тянулись от самой крыши и до  земли, элегантно ложась на неё головами и испуская белые пенистые соки изо  рта, огромные длинные железные дождевые черви. Посередине него стоят  квадратные колонны, испещрённые то ли загадочными орнаментами, то ли дырами,  оставленными временем. Колонна это такое замечательное зрелище, особенно если  не колонна, а целая колоннада.
Начало.
Он стал ждать. Рядом висели часы, как будто их подвесил изощрённый палач,  желающий мук ожидающему начала. Вдруг прибежала собачка, небольшой лхасский  апсо с остриженной чёлкой. Усы выдавали в нём древнего мудреца. Друг похлопал  его по плечу щупальцем, ведь он был инопланетянином.
- Я долго ждал тебя, друг мой, пойдём теперь ко мне домой?
- Нет... Должно мне в себя прийти и от полёта отойти...
- Ужель идти мне без тебя?
- Позволь обрадовать тебя! Мы завтра встретимся с тобой, гулять направимся...
- Давай.
- Увидимся...
Холод.
Холод мешает процессу, и Гельберт, не покидая свой пост, отправляется на  поиски тепла.
Мысленно Гельберт переносится в котельную. Он спускается вниз по лестнице,  летя с неё, словно на белесых крыльях лебедя, почти беззвучно, хоть и быстро,  стуча по ступеням мягким отзвуком. А со ступеней сбивается пыль каким-то  веером, тяжёлым воздухом, лучами пыльных ударов. Здесь воздух спёрт, как в  глубине пещеры, и душен, словно ты не дышишь, а пытаешься вдохнуть, и тебе в  горло залетает нечто тяжёлое и тёплое. Из дверей бил цвет всевозможных  жизнерадостных цветов. Дело в том, что эти двери вели в разные миры, а в  междумирье из каждого мира вело депо междумировых путешествий, которое было в  каждом мире и через которое собственно существа попадали сюда и проходили  через эти двери. Туда хотелось идти. И хотелось по-хорошему, а не по нужде или  по безысходности. Просто создавалось такое человеческое, обычное ощущение  увлечённости, то есть тёплого желания идти туда, куда тебя зовут, когда дают  понять, куда надо идти, не навязчиво и не снисходительно, а убедительно для  подсознания, дающего чувство.
Там, в котельной, сидела пара мужичков довольно мультяшного вида - Клавдий и  Морандий.
Слова их были подобны, на слух, звукам плещущегося ручья, водопада,  одновременно языков пламени, спокойно занявшихся небольшой доской, отдавались  в ушах скрежетом, словно скрипом несмазанных петель старой дубовой двери или  возюканьем гвоздём по стеклу.
Гельберт закрыл руками голову с боков, чтобы не  было так неприятно, и присел чуть на корточки, потому что сил стоять вдруг не  стало, словно из-под него убрали ноги напрочь. Воздух становился стальным и словно оседал на полу, ноги даже в ботинках  обжигал и бил градинами металла.
Апсо прервал диалог призраков на сороковой реплике, которую как раз завершил  каким-то мантровым чувством в голосе Клавдий.
Назад.
Гельберт.
Всё его тело опять пронзил ночной ветер, дурманящий и проносящий до сознания и  души прямо через кожу ламинированный, разрывающий пространственные связи,  словно лаз в другие миры, серебряный свет луны. Пока он находился в котельной, время пролетело незаметно и много. Прежний мир как-то незаметно стал изменяться. Снега не было, словно его убрала  рука маэстро, творящего всё это, всё что в этом произведении таится. Каскады  каких-то горящих камней, плавящихся искорок, больших огненных шаров, там  вверху они носятся туда-сюда, врезаются друг в друга, разбиваются, взрываются,  распадаются, метеоры ведут какую-то свою бурную жизнедеятельность. Горящие  булыжники, носящиеся перед глазами... некоторые из них меркнут и гаснут прямо  на глазах и в глазах, становясь, словно погибший человек цвета, холодными, и  замедляясь.
Вдруг небольшой, но сильный репродуктор, висевший где-то за очередным  космическим кораблём в ангаре, ближний к Гельберту, громогласно, как это  всегда бывает, придавая голосу диктора какую-то стальную примесь, тревожащую и  создающую ощущение, что вот-вот придёт бабка ёжка и... ну просто рядом  постоит, но даже такой контакт сулит нечто неприятное и именно такое ощущение  появляется, будто рядом стоит нечто злое, некий агрессивный комок энергии,  жаждущий сделать нечто, но не обладающий возможностью, даже нет, не не  обладающий, а не реализующий, объявил, изрыгая из стальной пасти, словно  поэтому делающий голос железным, из-за процеживания: "Уважаемые пассажиры,  лунный транспорт класса А07.10…"
Пиздец.
Гельберт посмотрел вверх, на небо, на цель молитв молящегося, пункт назначения  умирающего, вместилище звёзд, галактик и дальных планет.
Выпитый утром кофе медленно отпускал.
Гельберт вспомнил феек и веточку, которая смотрела на него, и улыбнулся.